ГОДЫ РЕАКЦИИ И НОВЫЙ РЕВОЛЮЦИОННЫЙ ПОДЪЕМ. В годы реакции

ГОДЫ РЕАКЦИИ И НОВЫЙ РЕВОЛЮЦИОННЫЙ ПОДЪЕМ. В годы реакции

Кончался 1907 год. В России после пораже­ния революции воцарилась мрачная реакция. Глава контрреволюционного правительства министр внутренних дел П. А. Столыпин (по имени которого виселицы стали называть «сто­лыпинскими галстуками») поставил своей целью навсегда «успокоить» Россию, т. е. сделать невозможной новую революцию.

Программа Столыпина была общей програм­мой помещиков-крепостников и крупной бур­жуазии. Пережившие смертельный страх перед восставшим народом, господствующие классы стремились теперь с помощью террора физиче­ски истребить пролетарский авангард и устра­шить стоящие за ним широкие массы. Многие тысячи мужественных борцов томились на каторге, в тюремных застенках. С особым рве­нием полиция охотилась за руководителями революционной партии пролетариата.

Владимиру Ильичу Ленину еще раньше пришлось оставить Петербург (куда он вернул­ся из эмиграции в ноябре 1905 г.) и поселиться в Финляндии, в местечке Куоккала. Но и здесь оставаться с каждым днем становилось опаснее. Летом 1907 г. начальник петербург­ской охранки получил распоряжение сообщить все имеющиеся данные о В. И. Ульянове (Ле­нине) и «возбудить вопрос о выдаче его из Фин­ляндии». Тайные агенты полиции зачастили в Куоккала. Большевистский центр, видя опасность, угрожающую вождю, принял реше­ние о выезде Ленина за границу.

Нелегко было выполнить это решение. При переезде в порт Або Владимир Ильич заметил, что за ним следят, и сошел с поезда. Двенадцать верст в сильный мороз пришлось пройти пеш­ком. Тем временем пароход, капитан которого обещал взять на борт нелегального пассажира, уже ушел из Або. Оставался единственный выход — добраться до места первой остановки парохода. Часть пути проходила по еще не окрепшему льду Ботнического залива. В одном месте лед стал уходить из-под ног. Лишь слу­чайность спасла Владимира Ильича от гибели.

В первых числах января 1908 г. Ленин был уже в Швейцарии.

После бурных революционных лет, прове­денных в пролетарском центре — Петербурге,

Женева с ее размеренной, неторопливой жизнью казалась мертвым городом. «Грустно, черт побери, снова вернуться в проклятую Женеву,—писал Владимир Ильич,— да ничего не поделаешь!»

С родины приходили тем временем тяжелые вести. Полиции удалось разгромить значитель­ную часть большевистских организаций. Связи нарушились. Число членов социал-демократи­ческой партии резко уменьшилось. Царский террор напугал нестойких попутчиков пролета­риата, примкнувших к нему в разгар револю­ции. Свою измену революционному делу мно­гие из них пытались оправдать утверждения­ми о «бессмысленности» дальнейшей борьбы.

«Не переть туда, где раз были разбиты»,— откровенно выразил один из видных меньшеви­ков суть того направления, которое получило название ликвидаторства. Меньшевики-ликвидаторы призывали к отказу от неле­гальной партии, объявляя ее «отжившей». Но иной революционной партии в условиях царского режима не могло и быть. Уничтожить нелегальную партию — значило лишить пролетариат руководителя в борьбе. Что же предлагали взамен ликвидаторы? Пар­тию, которая называлась бы рабочей, но доступ в которую был открыт всем желающим. А для того чтобы получить от царизма разрешение на легальное существование подобной партии, они готовы были отказаться и от революцион­ной программы, и от боевой тактики россий­ской социал-демократии.

Буржуазия надеялась, что ликвидаторам удастся повести рабочее движение России по реформистскому (соглашательскому) пути. Но этим расчетам не суждено было осуществиться. Ни жестокие преследования, ни клевета, ни измены не могли поколебать волю и мужество большевиков. «Нас недаром прозвали твердо­каменными»,— говорил В. И. Ленин. Каждая статья, вышедшая из-под его пера, каждое письмо товарищам по партии дышали твердой, глубоко обоснованной уверенностью в неизбеж­ности нового «1905 года», еще более мощного, чем первый. Ленин не уставал повторять: как ни свирепствуют враги, их победа недолговечна. Задачи, поставленные перед русской револю­цией всем ходом истории, не разрешены. Уро­ки революции не пропали даром: пролетариат

научился бороться, научился руководить, вести за собой широчайшие народные, крестьянские массы. «Великие задачи революций решались только тем, что передовые классы не раз и не два повторяли свой натиск и добивались победы, наученные опытом поражений. Разбитые армии хорошо учатся»,— писал Ленин.

Большевики с честью прошли эту школу. Аресты, ссылки, каторга были уделом каждого революционера-подпольщика. Но и в тюремной камере большевики оставались верны своему призванию: они учились сами и учили только что вступившую на путь борьбы молодежь, учили словом и собственным примером.

Почитайте биографии Свердлова, Дзержин­ского, Фрунзе, Калинина, Орджоникидзе, Шаумяна, Кирова и многих других учеников, соратников Ленина, и вы увидите общие черты железной гвардии большевиков, высоко про­несшей знамя партии в годы реакции.

...31 декабря 1908 г. «Десятый павильон» Варшавской цитадели — тюрьма, в которую царизм заточал особенно опасных революцио­неров. Могильная тишина, прерываемая лишь гулкими шагами жандарма. В одиночной ка­мере узник склонился над листком бумаги. Он пишет: «Пятый раз я встречаю в тюрьме Новый год... В тюрьме я созрел в муках оди­ночества, в муках тоски по миру и по жизни. И, несмотря на это, в душе никогда не зарож­далось сомнение в правоте нашего дела... И тем не менее, если бы мне предстояло начать жизнь сызнова, я начал бы ее так, как начал. И не по долгу, не по обязанности. Это для меня органическая необходимость».

Это отрывок из тюремного дневника Фелик­са Эдмундовича Дзержинского.

Не раз похороненная своими врагами, партия рабочего класса продолжала жить. Глубже ста­новились ее корни. Большевики восстанавли­вали и укрепляли нелегальные организации, перенося центр работы непосредственно на фабрики и заводы, в гущу пролетариата, созда­вали новые подпольные типографии, печа­тали в них газеты и листовки. Вместе с тем они умело, использовали любую легальную возможность для революционной агитации: и трибуну Государственной думы, и сохранив­шиеся после полицейских разгромов профес­сиональные союзы, рабочие клубы и вечерние школы, больничные кассы и кооперативы, ле­гальные рабочие газеты.

Делегаты рабочих появлялись там, где по­лиция меньше всего ожидала революционных речей, например на съездах, которые созывались буржуазными «общественными деятелями»: женском, народных университетов, фабрично-заводских врачей. Как ни различны были кон­кретные поводы к выступлениям рабочих-боль­шевиков, смысл их выступлений был один— никакой прогресс в любой области обществен­ной жизни невозможен без уничтожения ца­ризма, без завоевания демократической респуб­лики. Обеспокоенные власти прибегали вновь и вновь к испытанным полицейским мерам. «Прежде чем мы добрались до этой трибуны,— говорил на одном из легальных съездов оратор-рабочий,— мы должны были пожертвовать не­сколькими товарищами для помещения их на казенные квартиры» (т. е. в тюрьму.— Ред.). Но вопреки всем преследованиям, слово пере­довых представителей пролетариата доходило до масс.

Реакционеры прилагали особые усилия к тому, чтобы оживить в народе религиозные предрассудки, противопоставить идеям рево­люции проповедь христианского смирения, отрешения от «земных дел». На помощь церков­никам в рясах пришли церковники без ряс— буржуазные интеллигенты, занявшиеся «бого­искательством», проповедью «нового религиоз­ного сознания». Они всячески пытались вну­шить мысль о невозможности добиться счастья на земле, о бесплодности «всяких человеческих революций». Среди социал-демократов поя­вилась группа людей, которые пытались соеди­нить социализм с религией, утверждая, что в религиозной оболочке социалистическое учение будет якобы доступнее для масс. Боль­шевики дали решительный отпор всем попыткам «обновить» религию. Всякая религиозная идея, «всякая идея о всяком боженьке», писал в эти годы В. И. Ленин, есть «невыразимейшая мер­зость». Не затемнять, а пробуждать и развивать сознание масс, научить их самостоятельно раз­бираться в смысле всего происходящего, помочь им сознательно избрать свое место в общей борьбе — такую задачу ставили и умело осу­ществляли большевики.

...В Москве, в одном из переулков, примы­кавших к Пречистенской (теперь Кропоткин­ской) набережной, находился дом, где поме­щались курсы для рабочих. Их организовала еще в конце XIX в. группа прогрессивной интеллигенции. Среди добровольцев-преподава­телей были великий физиолог И. М. Сеченов и другие известные ученые. А слушателями были замоскворецкие металлисты, преснен­ские ткачи, рабочие-железнодорожники. Немало питомцев Пречистенских курсов сражалось на баррикадах в декабре 1905 г. С огромным тру­дом удалось сохранить курсы. Полиция не­усыпно следила, чтобы в рабочие классы не проникла «крамола». Но преподаватели, свя­занные с революционным движением, находили обходные пути к осуществлению лозунга «Зна­ние — для борьбы». Преподавание естествен­ных наук было проникнуто духом материализ­ма и атеизма. На уроках литературы звучало слово Чернышевского и Белинского, Некрасова и Щедрина, Толстого и Горького. Даже далекая исто­рия средних веков становилась созвучной совре­менности, когда речь шла о народных движени­ях, о грозных крестьянских восстаниях. Курсы были одним из опорных пунктов московских большевиков. Здесь работали подпольные кружки, в которых изучали революционную теорию, читали Маркса и Ленина; в воскрес­ные дни, во время загородных экскурсий, про­исходили нелегальные сходки...

Как подо льдом, сковавшим зимой поверх­ность реки, незримо движется глубокое тече­ние, так под покровом реакции зрели силы в глубинах рабочего класса. Несмотря на реп­рессии, продолжалась стачечная борьба. Ее непосредственной целью была защита завоева­ний 1905 г. от наступления капитала.

Передовые рабочие не поддавались на при­зывы ликвидаторов. Вновь стали расти ряды революционной социал-демократии, главным образом за счет рабочих. «Дела с каждым днем улучшаются, связи расширяются, крепнут...» — писал в конце октября 1910 г. Я. М. Свердлов, незадолго перед тем бежавший из глухой сибир­ской ссылки и направленный партией на под­польную работу в Петербург. Из фактов, с которыми он сталкивался, Свердлов делал вывод: «... перелом в сторону «подъемного» настроения не миф, не фантазия, а самая наи­реальнейшая действительность».

Спустя неделю после того, как были написаны эти слова, в России снова начались открытые политические демонстрации. Поводом к ним послужила смерть Льва Николаевича Толстого —событие, всколыхнувшее в 1910 г. всю страну. Передовая Россия видела в Толстом не только великого писателя, но и великого обличителя самодержавно-полицейского государства и ка­зенной церкви, человека, который смело воз­высил свой голос против столыпинского тер­рора. В знаменитой статье «Не могу молчать» Толстой гневно выступил против казни один­надцати крестьян, осужденных военным судом за участие в «аграрных беспорядках» — вы­ступлениях против помещиков. Вот почему лозунги «Долой смертную казнь!», «Долой царских палачей!» были на устах рабочих и студентов — участников демонстраций, состо­явшихся в Петербурге, Москве и других горо­дах в день похорон писателя.

От оборонительных стачек рабочие пере­ходили к наступательным. А после кровавых событий на Лене в апреле 1912 г. — расстрела рабочих золотых приисков — революционный подъем развернулся в полную силу. В 1912 г. бастовало (по неполным данным) свыше мил­лиона рабочих — больше половины фабрично-заводского пролетариата России. В 1913 г. число стачечников еще более возросло, а в пер­вые шесть месяцев 1914 г. достигло полутора миллионов человек. Вновь поднялась волна крестьянского движения, направленного про­тив помещиков и кулаков.

Идеи, призывы большевиков вдохновляли массы. В классовых боях росло новое поколе­ние пролетарских революционеров, то поколе­ние, которое спустя несколько лет сыграло решающую роль в свержении царизма, а затем и в победе Великого Октября.